Том 21. Письма 1888-1889 - Страница 67

К оглавлению

Мне скучно. Плещеев у меня не будет, а хорошо, если бы приехал. Он очень хороший старик.

Скоро я пришлю Вам письмо, написанное по-французски и по-немецки. Поклон Анне Ивановне, Насте и Боре.

Счастливого Вам путешествия.

Ваш А. Чехов.

Кондратьеву И. М., 18 мая 1889

655. И. М. КОНДРАТЬЕВУ

18 мая 1889 г. Сумы.

18 май, г. Сумы.

Многоуважаемый Иван Максимович!

Недели две тому назад мною послана в цензуру и, вероятно, уже разрешена новая одноактная пьеска «Трагик поневоле (Из дачной жизни)», шутка. Если можно вносить в каталог пьесы, еще не побывавшие в цензуре, то, чтобы мне еще раз не беспокоить Вас этим летом, кстати уж заодно внесите и мою пьесу «Леший, комедия в 4-х действиях», которая осенью пойдет на казенной сцене. Затем, пожелав Вам всего хорошего, имею честь пребыть с искренним к Вам уважением

А. Чехов.

Лейкину Н. А., 22 мая 1889

656. Н. А. ЛЕЙКИНУ

22 мая 1889 г. Сумы.

22 май, г. Сумы (Харьк. губ.).

Здравствуйте, Николай Александрович, сколько зим, сколько лет! Давно уж я не писал Вам и не получал от Вас писем. Причины моего молчания кроются в постоянстве моего характера: я всегда одинаково и неизменно ленив, и всегда моя голова занята каким-нибудь обстоятельством; Вы же молчите, потому что Вы считаетесь визитами и ждете, когда я Вам напишу.

Живу я там же, где жил в прошлом году. Адрес мой краток: г. Сумы. Не ездил я никуда и, вероятно, до осени никуда не поеду, так как на руках у меня Николай, больной чахоткою и тающий от этой болезни. Дела его плохи, значит, плохи и мои дела, и Вы можете себе представить мое положение. Распространяться не стану.

В феврале у меня было около 1500 рублей. Я мечтал, что проживу всё лето до октября вольно и безбедно, объезжу весь свет вдоль и поперек и не буду работать. Вольно я еще не жил, и никуда я еще не ездил, а осталось у меня из полторы тысячи только 340 руб.

Я помаленьку работаю. Пишу маленькие рассказы, которые соединю воедино нумерацией, дам им общее заглавие и напечатаю в «Вестнике Европы». Хочу сразу получить денег побольше. Думал написать комедию, но пока сделал только два акта, надоело, и я бросил. Да не тем голова занята. Обстановка у меня теперь совсем не писательская, а лазаретная.

Что поделывает Билибин? Я слышал, что он работает много для сцены. Это хорошо, хотя быть хорошим фельетонистом гораздо выгоднее, чем быть отличным водевилистом. Выгоднее, покойнее и солиднее.

Я читал, что в Питере жарко. У нас тоже вся весна была жаркая. В тени больше 30°. Купаемся поневоле два раза в день и спим ночью под простынями при открытых окнах. Дождей нет, земля высохла, листья на деревьях вялы, редиска червивая; вообще червей, моли и тли много, появилась вся эта гадость рано, и надо думать, судя по всему этому, что урожая не будет. Комары замучили.

Ездили Вы на Валаам? Если б художник был здоров, я поехал бы на Кавказ или в Париж; из Парижа писал бы юмористические фельетоны. Мне кажется, что когда я заживу по-человечески, т. е. когда буду иметь свой угол, свою, а не чужую жену, когда, одним словом, буду свободен от суеты и дрязг, то опять примусь за юмористику, которая мне даже снится. Мне всё снится, что я юмористические рассказы пишу. В голове кишат темы, как рыба в плесе.

Вы живете теперь в Ивановском? Сюда я и адресуюсь.

Поклон мой Прасковье Никифоровне и Феде.

Будьте здоровы и не забывайте Вашего

А. Чехова.

Тихонову В. А., 31 мая 1889

657. В. А. ТИХОНОВУ

31 мая 1889 г. Сумы.

31 май.

Живу я, милый российский Сарду, не в Париже и не в Константинополе, а, как Вы верно изволили заметить на конверте Вашего письма, в г. Сумах, в усадьбе г-жи Линтваревой. Рад бы удрать в Париж и взглянуть с высоты Эйфелевой башни на вселенную, но — увы! — я скован по рукам и ногам и не имею права двинуться с места ни на один шаг. У меня болен чахоткою мой брат-художник, который живет теперь со мной.

Погода великолепная. Тепло, птицы поют, крокодилы квакают. Псел широк и величественен, как генеральский кучер. Но благодаря вышеписанному обстоятельству живется скучно и серо. Спасибо добрым людям — навещают меня и делят со мною скуку, иначе пришлось бы плохо. Гостил у меня дней шесть Суворин, сегодня приедет Свободин, бывают соседи — день идет за днем, разговор за разговором, ан глядь — уж и весны нет, июнь на носу.

Работаю, хотя и не усердно. Потягивает меня к работе, но только не к литературной, которая приелась мне. Пишу роман. Кое-что как будто выходит; быстро писать не умею, тяну через час по столовой ложке и оттого не знаю, когда Вы будете иметь удовольствие в сотый раз убедиться, что я не такой великий человек, как вещал за обедом Соковнин. Кончу я роман через 2–3 года.

Начал было я комедию, но написал два акта и бросил. Скучно выходит. Нет ничего скучнее скучных пьес, а я теперь, кажется, способен писать только скучно, так уж лучше бросить.

Ваше томление я понимаю. Оно пройдет, и пьеса будет написана Вами во благовремении. Ваше «Без коромысла и утюга» шло недавно в Одессе. Стало быть, напрасно Вы отзываетесь презрительно о сией пьесе. Всё хорошо. Поймите раз навсегда, что драматургия — Ваша профессия, что Вам приходится писать ежегодно по одной, по две пьесы, что поэтому поневоле Вы не можете писать одни только шедевры. На десяток пьес должно приходиться семь неважных — таков удел всякой профессии. Поймите сие, и Вам станет понятно, что всё хорошо и всё слава богу.

Вы хотите, чтобы я повлиял на Жана Щеглова и вернул его на путь беллетристики. В своих письмах я всякий раз усердно жую его, но все мои жидкие сентенции, как волны об утес, разбиваются в брызги, наталкиваясь на страсть. Страсть выбивается только страстью, а сентенциями да логикой ничего не поделаешь. Самое лучшее — оставить Жана в покое и ждать, когда в нем перекипит театральная бурда и сам он естественным порядком придет к норме.